02 декабря 2009 г.
Ода воробью
Я распахиваю окно и вижу: на заборе, на каждой штакетине, сидит по воробью. Настоящая живая цепочка из перьев и темных клювиков. Воробьи теснятся, вертят головками, прыгают на месте и смотрят на меня. Они ждут, когда я им высыплю из окна рисовой каши или белого хлеба. Я попробовал покормить воробьев из рук, протянул ладонь с рисом: подлетел, наверное, самый смелый и прочирикал мне: «Доброе утро», уселся на мою ладонь, огляделся и задолдонил, подбирая зерно. Он торопился насытиться, не забывая при этом кланяться и говорить «Спасибо», он не запачкал мою руку. Это был старый воспитанный воробей, и, быть может, одинокий...
Я бы мог изловить его и посадить в клетку или, в лучшем случае, прогнать с ладони и сказать ему: «Ты нахал, улетай живее, обжора!» Но я не прогнал и не сказал ему грубого слова. Я знаю, что люди любят птиц, даже самых старых и больных, и особенно дети. Разве я вправе пойти против людской любви? Нет! Я погладил старого воробья по худой спинке, он на мгновение перестал клевать, мигнул мне, улыбнулся и продолжал долбить по моей ладони...
Не помню, в какой стране поставлен памятник воробью за его трудолюбие. Это не причуда, это любовь, большая любовь. Воробей не только трудолюбивый, но и крепкий, не боится морозов. Ему чужда Ялта, всю зиму он - в наших краях, с нами рядом, за что я ему благодарен...
Осенний пейзаж
Осенний месяц бежал к финишу. Хотел я вам описать цветы: печальные, вянущие к вечернему часу, да вовремя вспомнил, что Александр Грин писал о них так: «Они были похожи на умытых насильно холодной водой детей», и подумал, разве можно сказать лучше? Быть может, можно. Я не думаю. Опишите вы, если не боитесь Грина.
Люблю прихваченное утренним морозцем поле в темно-зеленом, давно отцветшем клевере, люблю осенний просторный воздух, обветренную землю. Войдешь в облетающий осинник, как в винный погреб, откуда вынесли вино и оставили дубовые бочки открытыми, вдохнешь поглубже запах сыроватого леса и подумаешь: «Нет, осень пахнет не увяданием, а окрепшей молодостью...» Люблю терпкую калину... Да мало ли что я люблю...
А вот сейчас сижу у окна и смотрю на дождь, который льет как из ведра. Природа медленно погружается в темень, а в низине уже стали появляться белые клочья, постепенно увеличиваясь в количестве. Небольшие причудливые хлопья тумана, чем-то напоминающие зайцев, сгрудились, притолклись друг к другу, заклубились, потом поползли по кустам и травам и наконец слились в одно сплошное облако.
Осенний пейзаж так дорог мне, что я с восхищением любуюсь им.
Сравнение
В деревне, где я живу, люди разные: у каждого свой характер, своя походка, свой говор. Да что там люди - колодцы разные. В одном конце колодец скрипучий, как несмазанная телега. На другом конце деревни колодец, я бы сказал, мягкий, какой-то душевный, пустит вниз бабенка ведро - только легкий шорох слышен, ласковый, плавный, словно птица опустилась на воду, а не ведро упало.
И в людях есть что-то от колодцев: в одного глянешь - весь до донышка виден, в другого заглянешь -
мутный, ни дна, ни края не видать...
Когда осень смыкается с зимой, наступает самое грустное время: еще торчат зеленые хохолки трав на луговинах, шуршат пухлые ольховые листья вдоль загустевшей речки, красная дробь рябин рассыпана по первому снежку.
Вся красота осенних полей и потемневшего от пасмури леса ушла, растворилась в воздухе, и дышится уже не так просторно и весело, как ранее по золотому лету, по августу и сентябрю. Чуется, что где-то там, за курганом, затаилось белое войско зимы, навострив острые пики вьюг и метелей, и ждет сигнала к выступлению.